[taki-Da13]

Это будет ещё один мрачный рассказ про Орфея, полный садизма, упороса и религиозного угара. Того требовал персонаж, а желание оного - почти что закон.
Особенности некоторых моментов утащены отсюда. Хотя чего ещё от Раммов ждать...
И не удивляйтесь, пожалуйста, кровавым слезам. Я помню, что оные забил себе другой мой персонаж, но у Орфея они будут единичным случаем. Да, от меня никак не отцепится эта ваша гемолакрия!

Уже не спойлер, а текст.

Дверь защёлкивается необычайно громко. Её стук, щелчок замка, писк автоматики - всё это режет слух. Кажется, будто гулкое долгое эхо ещё не одну минуту разносится по всей опустошённой душе Орфея; остаточное ощущение, и не сказать, что приятное. Впрочем, если там ещё есть по чему разноситься, если от души десантника ещё хоть что-то осталось...
Теперь он один. Он твёрдо знает, что ещё не одни сутки проведёт здесь, не покинет каюту. Дверь заперта, вокс отключён, люмосферы погашены - теперь только пламя свечей служит источником света. Ничто не помешает ему в уединении. И до этого дня он не раз терзался из-за скверны, которую зарабатывал, словно успешно играл на какой-то странной бирже; проводил долгие часы или даже дни в молитвах и медитациях, штудировал литературу по оккультизму, вынужден был объяснять испуганной Кастале, откуда и зачем у него на шее и груди колючие узкие цепи и следы от них. Да, Ультрамарин не раз испытывал боль от того, чем стал.
Но телепортация с помощью демонхоста оказывается последней каплей.
Он никому ничего не говорит. Просто берёт плётку у капитана - не без разрешения, конечно - и запирается у себя. Наверно, с его стороны несколько эгоистично так поступать, мало ли, кому он там мог бы понадобиться. Но десантник осознаёт, что вряд ли с него сейчас будет толк. Какой прок от воина, который зациклен на своих проблемах?
Он не чувствует каменного пола, на котором стоит. Нет знакомого лёгкого онемения колен, соприкасающихся с холодными плитами. Перед Орфеем лежит плеть, так любезно одолженная Даэдрой, ехидно улыбавшейся и обещавшей прислать к нему Касталу. Он не согласился - ведьмочке не понравится, когда она увидит подобное. Хвостов плётки, кстати, тоже не считал, ему хватило увидеть шипы, приделанные к некоторым из них. Острые и относительно тяжёлые, они поблёскивают под огоньками свеч. Медленно подняв плеть с пола, десантник взвешивает её в руке. Оценив, перехватывает поудобнее..
Раздаётся короткий свист. И ещё. И ещё раз. А аккомпанементом ему - литании, сухим полушёпотом срывающиеся с губ Ультрамарина.
Орфей не чувствует даже, как плётка рассекает его кожу, как образуются всё новые и новые раны, как стекает и почти сразу застывает тёмными потёками на спине его собственная кровь. И оттого хлещет ещё сильнее. Как же он соскучился по боли! По настоящей, от чего угодно, физической, а не моральной, которая у него осталась и не отпускает многие месяцы! Хоть бы прикосновение ощутить... Хоть бы вспомнить это чувство, когда кожа и мышцы горят огнём от боли, усталости, холода или жара, прикосновения Касталы! Может, тогда эта гнетущая тяжесть, тяжесть на душе грешника, отступит ненадолго? Но не дано ему вновь ожечь свою плоть до сбоя дыхания, до короткой, почти незаметной остановки сердец, до дрожи.
Снова свистит плётка. Спина, бока и часть шеи Ультрамарина теперь напоминают кровавое месиво, но живительная влага, вытекая, сворачивается быстро. Орфей готов рычать от отчаянья.
Шипы, вонзаясь в тело десантника и двигаясь вниз, оставляют глубокие борозды, тут же заполняющиеся и через полминуты уже напоминающие неровные швы. О, сколько бы Ультрамарин отдал за малейшую толику страданий, которые приносит орудие наказания! Он совершенно точно знает, что достоин его, достоин истязания. Возможно, это было бы его искуплением...
Но нет, это стало бы искуплением только тогда, когда он ощутил бы должное. Как давно Орфей молил Императора о возможности заслужить его прощение! Как давно мечтал о том дне, когда добьётся этого! Как хотел вновь служить Империуму, восстановить честь, опять сражаться плечом к плечу со своими боевыми братьями... А результатом оказываются мутации, скверна, непонимание.
Ничтожно маленькие, хрупкие, словно осколки льда, остатки веры Орфея впиваются в него где-то изнутри. Что-то неясное, горькое подступает к горлу, в глазах пощипывает, грудь содрогается....
Одной рукой, опущенной вниз, Орфей сжимает до побеления костяшек рукоять плётки. Второй - аквилу, которая, как и всегда, висит на шее. Крылья орла, несмотря на жёсткость ладони, пронзают кожу. Серебро, блестящее в тусклых лучиках, окрашивается кармином. Мускулы напрягаются, и бушующая где-то внутри буря прорывается наружу.
Ультрамарин вскидывает голову. Каждая клетка его тела напряжена. Выбившиеся из пучка пряди волос падают с его лица. Он до скрипа сжимает зубы...
И из его груди вырывается неистовый крик, полный ярости, боли, отчаянья, горечи несбывшихся надежд и невоспринятой жертвы. Он явно состоит не только из звука, и Орфей не смог бы поручиться, что псайкеры на "Аурас Либертарис" не начнут нервничать по этому поводу. Хотя... Хотя он всего лишь обладает пси-чутьём, так что не факт. Крик всё рвётся, рвётся наружу, а вместе с ним по щекам стекают кровавые слёзы, брызнувшие из глаз. Тёмно-алыми дорожками они расчерчивают лицо десантника, бледное в последнее время. В скупом свете различимы небольшие, но довольно заметные "мешки" под глазами.
Крик исчерпан. Обессилевший, морально истощённый, изгнанник несколько мгновений безмолвно стоит, запрокинув голову. Его истерзанная душа на миг даёт передохнуть.
- О Император, прошу, прими эту жертву! - всё новые красные капли стекают по лицу Орфея. Растрескавшиеся губы еле двигаются. Негромкий голос Ультрамарина режет окружившую его тишину, словно шипы той самой плётки - его собственную спину. Остаточные волны прошедшего экстаза заставляют его содрогаться. - Позволь вновь почувствовать боль! Хотя бы во искупление, молю, позволь!
Нет ответа.
Лишь едва ощутимое, почти призрачное тепло в груди. Но и оно так редко... Орфей научился ценить и его, с благодарностью принимая каждое такое мгновение. Самовнушение? Сбой нервной системы? Или знак того, что его слышат, что за ним наблюдают?
Он не знает. Но подсознательно чувствует, что не один.

Не только подсознательно.
Ибо вскоре раздаётся громкий стук в дверь.
- Орфей! - по другую сторону слышится такой знакомый, такой родной голос. Голос, вернувший смысл в жизнь изгнанника. - Орфей! Прошу, открой!
Мигом поднявшись, Ультрамарин прячет окровавленную плеть под койку, торопливо накидывает чёрную тунику, которую до того приспособил под повседневность, аккуратно связывает растрепавшиеся волосы в пучок и быстрым шагом направляется к двери, на ходу стирая кровь с физиономии. Открыв, видит заплаканную Касталу, взирающую на него испуганными глазами. Та, не медля ни секунды, бросается к Орфею чуть ли не на руки. Десантник, смутившись, встаёт на одно колено, чтобы быть с ней на одном уровне, и обнимает её.
Так они и стоят. Кастала, рыдающая в плечо Ультрамарина от избытка чувств, и Орфей, осторожно гладящий её по голове, прижимающий к себе так нежно, как может.
- Никогда больше так не делай! Обещай, что больше не будешь так себя истязать! - голос девушки дрожит. - Я уже чувствую, сколько шрамов ты себе понаставил! Не делай так больше! - она всё повторяет эти слова, словно заклинание, словно мантру. - Не делай, ладно?
Орфей чувствует стыд. Он совершенно не хотел заставлять ведьмочку плакать. Готов поклясться на Кодексе, что не хотел.
- Как скажешь, любовь моя. Обещаю, что больше так не поступлю.
- Обещаешь? - ах, какой же у неё пронзительный взгляд! Кажется, насквозь видит. А может, и видит, псайкер, всё же. - Клянёшься?
- Клянусь, - с тяжёлым вздохом повторяет Ультрамарин.
Кастала приникает ближе. Орфей отвечает на объятия.
Боковым зрением он видит кончик хвоста и краешек крыла, мелькнувшие за поворотом коридора.
И не сдерживает ещё одного тяжёлого вздоха...